Безумие Авиона

Четвертый рассказ из цикла «Эфирный мир».

Предисловие автора

«Эпоха мифов»
01 — Мятежный демон
02 — Стражи Демониона
03 — Цена перемен
04 — Безумие Авиона
05 — Вечная ночь
06 — Восход Сверхновой
07 — Последний шаг перед рассветом
08 — Та, которая странствует

«Эпоха познания»
09 — EE-11-AQ
10 – Абелевы конюшни

Наказание! Кислотный голос Ранатры Линеарис трещал в голове Фелис, неукротимый, точно змея. Подушка скрывала иные звуки, но голос разъедал изнутри все преграды. Он впивался в девочку, повторял и повторял: «Нет! Не так! Ты у нас кто? Царица? Чего ты грудь выпячиваешь? Или у тебя горб наоборот вырос? Ну так карцер исправит! Сделай так, чтобы тебя больше никто не видел!»

Магистрат, то, во что он превратился, не посмел возразить Ранатре, он прочил ей высший чин. Ведьма во плоти пользовалась покровительством сборища лжерыцарей и лжемагов, держала Магистрат крепкой уздечкой, ей прощали грубый и надменный тон, ее притворно ласковые слова услащали уши стариков, а выговор кому-нибудь из молодых, неопытных Магистров одобрялся единогласно. Она не жалела глотки, срывалась криком на невинных подопечных. Да на любого, кто не имел веса в обществе. В сыночках знати же ей мерещились самые талантливые и одаренные создания. Стылые застенки карцера не проморозят детей лордов. «Ну и ладно», – подумала Фелис, откидывая подушку.

Сон не коснулся девочки и этой ночью, прогнанный призраком Магистра Паука. Не отдохнувшая и осунувшаяся, она решила все-таки отправиться наверх, в кухню. Перед отбыванием наказания желательно подкрепиться. В тесных подвалах Авиона не заботились об освещении; Фелис встречала ниши и провалы, где не справлялся даже факел. Она обходила их и каждый раз боялась, что кто-то выпрыгнет оттуда, но уже долгие годы они не исторгают ничего кроме затхлости и крысиного писка. Сомнительно, что кроме кочевых крыс там кто-то водился. Ходы глубоко вгрызаются в серый камень скал, плавно перетекая из коридоров в пещеры. В какой-то момент они тонут в горной воде, грязной, иловой; пещеры разрастаются до огромных залов. В густом как вакса воздухе снуют всякие твари, разнообразные и жаждущие высосать чужую кровь. Ученики Магистрата запугивают новичков страшными байками и легендами, которыми оброс Авион. Иногда они спускаются в подвалы, чтобы проверить себя; с факелами, облаченные в броню, они гремят так, что скалываются и падают слои грязи.

Фелис глубже забралась в закуток, где устроила ночлег. Всякое может случиться, если дети знати найдут ее. Авион уравнивал в правах лорда и кухарку, под надзором старших они мило улыбались, сидели за одним столом и ничем не выказывали социального неравенства. Ночью старшие отправлялись спать, и дети знати вдруг вспоминали, какие титулы носят их родители. Вражда просыпалась мгновенно. Из-за еженощных издевок и вредительства Фелис возненавидела их и была вынуждена бросить свою комнату. Спрятавшись внизу, она укрылась от невзгод. Но здесь властвовали тьма и холод; сырость стягивала треснувшие потолки, с них сочились сточные воды. Мрак отступал перед украденными наверху факелами, но сырую постель приходилось терпеть.

…Фелис протянула доску через ров и перешла на другую его сторону. Она спрятала мостик за поворотом, в острой щели стены. Впившуюся в ладонь занозу девочка вытащила зубами, продвигаясь по кромке вдоль рва. Скользкий камень норовил скинуть ее, а стены промораживали пальцы. Череда поворотов, винтовая лестница привели ее в заброшенные погреба, где в беспорядке валялись сломанные винные бочки, бутылки и прочая утварь, более не годная к применению. Привыкшие к плохому освещению глаза высматривали среди хлама что-нибудь полезное. Копаться в нем означало насобирать на себя паутину с любопытными пауками, копошащимися мухами, червями. Девочку передернуло от омерзения. Проходя этим путем, она не зажигала факела.

Сквозь потолок пробились голоса. Несколькими пролетами выше стали слышны шаги: два человека начали спуск по винтовой лестнице. У первого поступь легкая и ровная, второй же шаркал обувью по ступенькам, будто с трудом поднимая сапоги. Круглая стена в глубине посветлела: они несли факелы.

– Я не намерена сопровождать вас, – сказала женщина сердитым и высокомерным тоном. – Магистрат не одобряет эту странную прихоть. Сбежала, и пусть! Эта кошка была слишком дикой, чтобы оставаться в нашем обществе. Ее уже давно ждет счастье в этих бездонных подземельях.

Фелис подумала, что говорят о ней, что Ранатра Линеарис, Магистр Паука, лично спускается сюда, дабы найти ее и доставить в карцер. Девочка осторожно пробралась в самый угол: скрывшаяся за пирамидой бочек, она была незаметна.

– Вы как-то странно выражаетесь, – отозвался обладатель шаркающей походки высоким мужским голосом. – Магистрат не одобряет? То есть вы, и никто более.

– Вы еще не получили мое разрешение, – медленно произнесла Ранатра.

– Его отсутствие меня ничуть не смущает, дорогая, но ваша помощь очень пригодилась бы. Знаете ли, судьба зверюшек – это судьба Преддверия, а потом уже и Орденов.

Ранатра и ее спутник появились из прохода. Маленький пухлый человечек в серых шелках оглядел склады. Ранатра, нервно поправляя черную мантию с зелеными прожилками, стояла на нижней ступеньке: недовольная, ее обычное состояние.

– Я вам не дорогая! – запоздало огрызнулась она. – И не зверюшка!

– Ну разумеется, драгоценная моя, – ехидно согласился пухленький человечек, отпихивая обломок доски. – А хорошо ли защищена нижняя часть цитадели?

– Ни один человек не осмелится напасть на нас! И перестаньте называть меня, как вам заблагорассудится. Для вас я Магистр Паука, и все!

– Ранатра, милая, неужели вы так свято и наивно верите в эту инфантильную чепуху! К тому же вы сами не раз убеждались в ненадежности наших знаний о сущем. Не человеческий враг страшен нам, а невежество. Как бы вы объяснили странности? Мне почему-то кажется, что вы не способны дать какое-либо объяснение. А она могла… О, смотрите, какая большая паутина в углу, – он поднял выше факел. – Магистр Паука, вы определенно занимаете не то место. Или как раз то?

Ранатра Линеарис вознегодовала, ощетинилась; девочка вжалась в камень, ибо помнила гнев Магистра, съедающий покой по ночам.

– Ищите беглянку сами! – закричала Ранатра. – И пусть в лабиринтах не откроются обратные пути ни ей, ни вам!

Она отшвырнула факел, который упал на ящик, разметав огненные брызги. В дрожащем свете женский силуэт развернулся, сделал два шага к выходу и остановился. Мантия с пауком колыхнулась и замерла. Фелис задержала в легких воздух.

– Пахнет болотом, – сообщила Ранатра спокойным голосом.

– Болотом?..

– И холодно. Пусто. Я ничего не вижу…

Она захрипела, словно захлебнувшаяся водой, засипела и упала бездыханная. Девочка приникла к щели, приподнявшись на носочки; но резкий вопль поверг ее в ужас, и она потеряла равновесие.

– Отраженные! – завопил пухленький человечек. – Отраженные! – Он перепрыгнул тело Ранатры и помчался по лестнице. – Отраж-о-о-о-нные-е-е!

Фелис увидела, как задергались очертания переходов, услышала быстрый перестук своих сандалий. Куда она бежала? Куда-нибудь, лишь бы далекий отчаянный вопль «Отраженные!» перестал ее преследовать. Она споткнулась, разбила в кровь ладони, повредила лодыжку. Кошачьи глаза не различали деталей, сердце разгорячилось. В стороне бурлил поток затхлой воды, и вновь воскресли слова: «Пахнет болотом. И холодно. Пусто. Я ничего не вижу…».

Она отползла на коленях от рва и прислонилась к мерзкому камню. Она страшилась темноты и того, что могло здесь притаиться. Девочка хотела зализать раны, но не видела рук, и это пугало; ладони горели, венозная кровь стекала по ним. Сбивчивое дыхание никак не поддавалось контролю. Фелис всхлипнула и подтянула колени, сжалась, чтобы не замерзнуть: по тоннелю сочился легкий ветерок, незнакомый, промозглый.

Она просидела так, пока не утихла боль в ноге. Опираясь локтями о стену, поднялась. Далеко ли от своей каморки очутилась она? Два или три поворота в неизученную область стоков, перераставших где-то в пещеры. Единственный способ выбраться – это путь через подвалы с мертвой Ранатрой Линеарис.

«Мертвой, без сомнений. Так чего же бояться? Я видела дохлых крыс, и здесь то же самое. Только… человек».

Фелис едва не заплакала. Уговоры самой себя не помогали, раны саднили, и всюду разлеглась чернота. Надо идти: шаг, другой; шарканье уносилось и пропадало позади. Девочка добралась до угла, и как будто стало светлее. Она утерла слезы и выглянула в следующий коридор. Его дальняя часть была озарена пламенем; подвижные и дымные силуэты огненных всполохов играли по камню. Свежий поток воздуха боролся с гарью. Возникла догадка: горят бочки, ящики, другой хлам в подвалах. Пропитанные вином деревяшки вспыхивают вмиг, подхватив пламя от оброненных факелов.

Фелис отвлеклась лишь на мгновение. За это мгновение в отсветах появилась человеческая фигура. Скрюченная, в изодранных черных лохмотьях, она выделялась пятном на оранжевом фоне.

«Да это не лохмотья, это… обугленная кожа».

Стало жутко. Существо перевалилось с одной конечности на другую, издав отвратительный звук рвущейся ткани. Он был настолько противен Фелис, что чуть не лишил ее сознания. Она теперь не раздумывала и побежала вглубь пещер.

…И вот уже она брела во тьме, уставшая, с опухшей и дрожащей лодыжкой, поминутно вслушиваясь, а не гнался ли за ней кто. Но пустынны и молчаливы были мрачные переходы. «Отраженные, отраженные, отраженные», – шептала девочка, и слово потеряло смысл, превратилось в набор звуков; она ни о чем не думала, просто передвигала ноги. Куда бы она ни шла, хотелось, чтобы обгорелый труп не настиг ее.

Почти отчаявшаяся, продвигалась она в неизвестность. Не ведала она, что беглянкой назвали другого человека. Талантливая волшебница, заседавшая в Магистрате, добровольно покинула его, не вынеся общества тех, которые звали себя Магистрами, а на самом деле таковыми не были. Ранатра, самая опытная, буйная, несколько помешанная. Старый торговец. Избалованный мальчишка-лорд. Толстый и тупой маг. Воин средних лет, без повода рвущийся к бою. Все они с презрением отнеслись к идее реорганизации Преддверия. Настроенные консервативно, они отвергли всяческие помыслы о внутренних изменениях нижнего Авиона. Разразился бессмысленный конфликт, исход его был очевиден. Волшебница, лелея свою гордость, сбежала, но не через Врата в Преддверии, они только впускают. Она спустилась в подземный Авион. То, что она обнаружила там, не совпадало ни с одной легендой, и никакие знания не могли объяснить этот необычный феномен.

Фелис почувствовала, как резко изменилась атмосфера вокруг: из промозглой и затхлой она превратилась в сухую, горячую. Каждая частичка тела девочки звала к теплу, чтобы окунуться в него и насытиться им. Воздух сгустился, и чтобы преодолеть его сопротивление, требовались немалые усилия. Что-то не позволяло повернуться, отклониться назад или завести за спину руку. Все страхи провалились в забытье перед навалившемся отовсюду прессом. Закричать не удавалось, сдвинуться с места – только в одном направлении.

Идти сквозь толщу воды – вот на что это было похоже. Фелис узрела в себе, что зашевелились волосы, и странные перемены стали происходить с ней. Острый, закругленный подбородок, маленький носик и длинные волосы. Раны на ладонях исчезли, отросли ногти. Зрение обострилось, хотя по-прежнему мир был невидим во тьме. Одежды хрустнули по швам, плотно облекли тело. Вуаль преграды спала, растворилась, и ничто не выдавало присутствие мистических тенет.

Ее сердце билось как обновленное, легкие плавно вбирали и выпускали кислород. Она сняла тесные одежды, с ними исчезли беспокойства и страхи. Жаркая кровь не позволяла замерзнуть, касание ступнями пола было приятным. Раскинув руки, Фелис вбирала прохладную свободу и получала необычное удовольствие от этого действа; и не было ничего естественнее для нее в тот момент. Повинуясь ожившему желанию, она устремилась к свободе походкой легкой и элегантной. Ей в такт вторила музыка без нот.

Последний выдох, и восторг спал. Пещера проявилась, как если бы невидимой рукой очистили древнюю картину от пыли. Вернулась тишина, песчинки впились в ступни ног. Воздух проникся прежней затхлостью.

Она стоит одна в промозглом жерле из камня, обнаженная и не защищенная ничем. Осознание этого приходит медленно, через боль в ногах и озноб. Она пытается идти, ей не хочется думать о том, что она может упасть. Еще мыслящий по-детски мозг рисует картины обреченности, поддается страху перед одинокой, голой безысходностью. Она не хочет упасть, идет вперед, но почти сразу же натыкается на что-то мягкое.

* * *

Луна белая холодит скальные откосы, луна синяя отливается в инее. Инеем покрыта поросль жесткой травы, каменная арка, крошащиеся камни. Иней скользок для кожаных сапог, а высокогорный ветер продувает насквозь шелковые одежды и мантию. Синяя луна придает мантии изящество заснеженных холмов. Блекнет вышитый золотыми ленточками рисунок кошки.

Никого… Возле старой арки девушка бросила сумку, опустилась на нее, укрылась мантией. Не верилось, что свобода лежала перед ней, воплощенная в туманах болот, в стоячих водах и гнилых остовах деревьев. Свобода, как бы она ни выглядела. Длилась ночь, первая настоящая ночь для Фелис. Двумя лунами стерты с неба мелкие звездочки, и только самые яркие звезды образуют абстрактные созвездия.

Фелис была измождена недосыпом и усталостью, жажда и голод терзали ее. Как и тогда, когда она лежала во мраке, и смерть почти съела ее. Но голос, что воззвал к ней тогда, беззвучный и незапоминающийся, прогнал смерть и призвал надежду. Он не звучал словами, а являл образы, привлекательные в своей беспорядочности. Один из них, казалось, раскинулся теперь перед ней; знакомый до последнего штриха и одновременно – другой.

Девушка провалилась в беспамятство. Мороз чудился ей потоками воды. Мантия стала просторной: попробуй укутаться, как в тот же момент она куда-то обваливается, и мороз пробирается к одинокому сердцу. Потом возникнет обрыв, и ты пытаешься удержаться на его краю, который почему-то становится покатым. Ты ложишься на него, и вспоминаешь, что это и не обрыв вовсе, а неровная кровать… Череда аллегорических сновидений наконец прервалась, Фелис через силу открыла глаза: тусклое солнце выделило в покрове тумана неровности и разрывы.

Пошатываясь, она стала спускаться по выветрившимся ступеням в теле горы. Она знала, куда идет: то прозрение подарило ей вид болотистых пейзажей и тропу. Только бы не упасть снова. Фелис почти не ощущала свое тело, двигалась медленно. Организм требовал воды, еды и тепла. Вскоре ступени увели в слоистый туман и закончились возле каменного столба в человеческий рост. Дорога продолжалась каменным же трапом, приподнятым над жижей и зловонными топями. Не сворачивая, он тянулся в серо-зеленые испарения, и трудно было предполагать о его продолжительности.

Она не помнила, как шла по нему, как терпела хлюпанье, всепроникающую влажность и мох под ногами. Не помнила и борьбы с нежеланием идти, двигаться. Забылся даже миг, когда из тумана вынырнуло крыльцо дома.  Она повалилась в кресло, выставленное там, и провела в нем, наверно, сутки.

Авион – это большая крепость в горах, и путь к нему ведет через скользкие тропы над пропастями. От выступа к выступу протянуты навесные мосты, в скалах пробиты тоннели. В цитадель входят две горы-башни, где соседствуют Ордена магов и воинов. Каждый год они ведут набор учеников из тех детей, что были присланы в Преддверие. Поднимаясь в Орден, никто уже не спускается той же дорогой: спиральные лестницы из чистого золота в центре большого зала. Вверху и внизу дежурит стража. Магистрат заседает чуть в стороне; их пьедестал нависает над большим камином, а забраться туда можно по двум огибающим камин трапам. Изумруды, вкрапленные в периллах, бросают на пол зеленых зайчиков, а золотое напыление блистает даже в темноте.

Да, таким был главный зал; Фелис мечтала когда-нибудь прошествовать наверх, в один из Орденов. Ее бы провожала торжественная музыка, и Магистрат почтительно поднял бы флаги. Она бы с улыбкой ловила восхищенные взгляды детей и читала в них такую же мечту. Чудесные мгновения, сбыться которым не суждено.

…Покашливая, она сидела вплотную к камину и ловила тепло от огня. Для розжига камина кто-то приготовил связку дров и огниво, ветки не успели отсыреть. Девушка, не задумываясь, кто бы мог их сложить, развела огонь. Вода в кружке на сетке почти закипела. Высвободив руку из-под мантии, Фелис взяла кружку и стала отхлебывать воду. Маленькими глоточками, чтобы не обжечься, она черпала наслаждение из напитка. В кадке возле стола нашлись сухари. Она жевала их, размачивая в воде, но голод был слишком долгим. Ее чуть не стошнило; она упорствовала, откусывая крошки. Воду она взяла из бочки на первом этаже. На поверхности плавали щепки, тина, поселились несколько водомерок, и все же это была вода.

Фелис заснула, свернувшись под мантией перед камином. И в этот раз она не видела снов. Проснувшись, она снова ощутила спазмы в желудке, но как будто ей удалось отдохнуть. Теперь она пила и жевала, глядя в огонь, а он принес ей запорошенные воспоминания.

Свет от факелов, захламленные подвалы. Теперь она знала, кого искал пухленький человечек. Не ее; о Фелис не вспоминали десять суток, но должны были спохватиться, что она не проводит ночи в общих спальнях. Только Магистр Дикой Кошки заметила бы ее отсутствие на занятиях. И ведь это ее одежды, ее мантия с символом зверя, но почему Магистр бросила такую драгоценную вещь в подземельях? Она тоже испытала на себе действие коридора? Фелис ощупала себя. Да, она стала девушкой, повзрослела, и даже мысли отныне строились по иным правилам. Коридор увеличивает возраст, заставляет тело и разум за мгновения прожить несколько лет. Почему это происходит, она не хотела знать.

Завязав непривычно длинные волосы в небрежный узел, она осмотрелась. Входная дверь, отделяющая винтовую лестницу от жилого помещения. Утеплена обивкой. Окон не было. Фелис поставила на широкий деревянный стол масляную лампу, села на скрипнувший стул и принялась разбирать бумаги. Они могли дать ей представление об этой башне.

Первый свиток оказался рецептом смягчающей боль мази. Почерневший от прикосновения рук, изодранный и смятый. На следующем листке расписывались перья, пробовались чернила. Мелкие, ничего не значащие заметки, росчерки, неумелые зарисовки животных. Черновиков было больше всего. Некоторые с расчетами, с нечитабельными каракулями, они устилали всю поверхность стола. Бесполезны оказались старания. Ни единой записи, словечка не указывало на это место или на того, кто им обладал.

Но не был исследован еще самый верхний этаж.

Винтовая лестница заканчивалась перед порогом другой комнаты. С хрустом отворилась дверь. С лампой Фелис вошла внутрь.

На грубой кровати, укрытое засаленным покровом, лежало тело престарелой женщины. Иссушенная рука свисала, уронив на пол несколько листов бумаги. Лицо женщины, странно знакомое, не выражало чувств, только в пепел седые волосы шевелились ветерком от окна-бойницы. «Боги», – прошептала Фелис. Пригибаясь, будто потолок осел, и медленно, чтобы не вспугнуть мух, она приблизилась к кровати. Она прикрыла глаза и кончиками пальцев свободной руки подняла листы. Находиться наедине с телом она не могла, и побежала прочь. Оказавшись на крыльце, она подумала, что больше не поднимется в башню. Девушка уселась в кресло, восстанавливая покой.

Природа не знала солнца. Днем болота серели; многослойные тучи, походившие на грязную паклю, опускались до самых крон чахлых кустиков. Духота, болотные газы и голодное комарье наполняли воздух. Фелис дышала через нос, но никак не могла привыкнуть к едким запахам. Комары держались в отдалении, жужжащая туча медленно смещалась к дому. Масло в лампе почти кончилось, а они только и ждали, когда наступит полная темнота.

Фелис расправила записки покойной. Была в них таинственность; крупные буквы, неровные строчки когда-то плакали чернилами, пока не засохли.

«Я изменилась. Изменилась, но поздно заметила это. Почему мы так невнимательны к себе, к другим людям? Почему происходит то, что не должно происходить, чего мы всячески хотим избежать, но не делаем этого?

Возможно, мне удалось бы победить и после восстановить то, что разрушено ими, свергнуто их гордыней, беспросветной глупостью и раздражающим невежеством. Преддверие Авиона пало, подтачиваемое гнилью изнутри. Я бездействовала, ублажаемая сладкими словами Магистра Паука. Ее стараниями Преддверие превращено в разбойный притон, где восхваляют знать и притесняют безродных. Чем станут Ордена магов и воинов, набрав подопечных из детей с заведомо ложной самооценкой? Смотря на фальшь, не хочешь видеть ты ее, – в том мой грех. Не за это ли заблудилась я в темноте подземелий, и уж не карой ли мне послана старость преждевременная?».

«Я схожу с ума. Эфир не слушается меня, не просматривается. Что бы ни было известно мне когда-то, не объясняет возникновение аномалий. Я вижу рябь в зеркалах и закрываю их, опасаясь того, что внутри. Капли дождя за окном падают медленно, пламя совсем не приносит света. Всего непонятнее силуэт в большом зеркале обеденного зала. Он словно бы мелькнул на секунду и раздвоился. Впредь я не доверяю глазам своим.

Что подвигло меня бежать из Преддверия? Пропавшая ли девочка, на которую возлагала я надежды? Бесчинства ли Магистра Паука? Маги отказались поверить в зеркал причуды. Тогда-то я поддалась сомнениям, а правилен ли мир, верно ли истолкован мною.

Покидая Магистрат, я хотела верить, что Преддверие продержится до моего возвращения, до моего исцеления. Коридор, окрещенный мною как само время, убедил меня, что пути нет, кроме ведущего нас вперед. Вернуться я не могла. Мне чудилось, что все нереально, ведь раньше коридора не было там, да и переходов сеть плелась по-иному.

Стала тяжелой моя сума, и мантия давила на постаревшие плечи. Я утверждала себе: «Все это мои выдумки, и накидка мне больше не нужна». Почти потеряв рассудок, добралась я к болотистым равнинам, которых быть не должно здесь; башенка сторожевая стала мне домом и последним прибежищем».

«Не знаю, как долго еще будет длиться мое прозрение, сколько успею написать. Рука устала, пальцы не держат перо. Бросая писать, я остаюсь наедине с собой и миром, непонятным и потому опасным. Пока слова ложатся в строчки, я верю, что разум не покинет меня. Начинает холодать, и простуда нападает без жалости».

Фелис поежилась: не то от холода, не то из-за волнения. Она взглянула на краешек темно-зеленых болот, искаженных тенями. Под каменной тропой, приподнятой над почвой, бесшумно дрожала мгла. Девушка прихлопнула комара. Огонек покачнулся и едва не угас.

«Тяжелые и длительные раздумья отнимают мой сон, – продолжалось на другом листке. – Бесконечные минуты въелись в меня, когда существует единственный звук – жужжание кровопийц. Я молюсь о скорейшем выздоровлении, но ничто не становится как прежде. Руки мои стары. Я уже не могу перемещаться по келье, просто лежу, а вода в кувшине почти иссякла. Я скоро умру. Я не могу вспомнить, как попала сюда, но перечитывая уже написанное, вижу что-то из прошлого. Сколько уже пропало ночей, когда я только увидела на фоне темно-синего неба эту серую башню? Нет, память отказывает».

«Что разбудило меня этой ночью? Я знаю, что это важно, какая-то тень, шорох, топот сапог, такой знакомый топот. Зачем я пишу, ничего не видя? Разве могу я на ощупь добраться до истины?»

«Закончилась вода».

Фелис не могла понять, почему это кажется ей неправильным. Она прижала руку ко лбу. Пустота, никаких мыслей, чувств. Страх, неосознанный, пленивший душу, он затаился в ней, усугубляемый нелепостью происходящего. Фелис снова вернулась к чтению, – и выронила листочки: они были совершенно чисты.

А возле каменной тропы из тумана стало подниматься белесое нечто. Оно беззвучно вырастало, принимая облик человека. Голова – без лица, без выпуклостей, сплошной сизый дым. Оно не имело рук, ног; дым в силуэте застыл, как замерз.

Фелис закричала отчаянно, во весь голос. Спрятавшись за накидкой, она зарыдала.

* * *

Глубокий вздох. Аромат яблок и винограда вперемешку со свежестью чистой постели. Сквозь опущенные веки слепит солнце. Слышно, как бренчат колокольчики.

– Ну, вот и хорошо, что проснулась. Как тебя зовут?

– Фелис, – она решилась открыть глаза.

В светлой комнате возле кровати сидела девушка. Ей можно было дать двадцать пять лет, если бы не какая-то незаметная деталь, выдающая больший возраст и мудрость женщины.

– А я – Дайна. Странно как, правда? В сказках после всяких злоключений просыпаешься в мягкой постели, и события прошлых дней кажутся такими далекими.

Фелис стала рассматривать помещение, замечая, как ярко цветут диковинные растения на окне, как зайчик играет на простыне.

– Но теперь события в самом деле далеки, – продолжала Дайна. – Мы в другом мире, не в Авионе. И даже Вселенная совершенно иная. Лишь в эфире Авион близок к нам. В материальности он недосягаем, разве что в мыслях.

– Что такое «эфир»?

– Вряд ли ты найдешь ответ, Фелис. Эфир везде. Его можно назвать божеством, но он не таков; эфир – это нематериальная среда, которой не существует без осязаемого мира. Колебания эфира влияют на нас, и мы сами изменяем его. Он дарит свободу и порабощает; незаслуженно содействуя одним, он коварно чинит беды для других. Кого-то эфир и вовсе не замечает. Он словно губка, впитывающая нас, а мы – частички влаги. Эфир – это все, что окружает нас и то, чего мы не видим.

– А я? Как эфир относится ко мне?

– К тебе… – Дайна провела ладонью по волосам Фелис, таким же темным, только более длинным и густым. – Он тебя не замечает. То, что ты как-то затираешь воды эфира, дает тебе большое преимущество.

«Преимущество размером в жизнь», – подумала Дайна. – «Только из-за этого ты еще разумна».

Они помолчали, наслаждаясь свежестью утра.

– Но меня ждет задание, – оповестила Дайна. – В доме ты найдешь прекрасный душ, вкусный и сытный обед, отдых. В соседней комнате замечательный гардероб, я надеюсь, он тебя удивит. Когда я вернусь, будь готова к путешествию.

Дайна ушла, тихонько скрипнули половицы. Фелис в одной блузке приблизилась к окну. Солнце освещало большой бурлящий водопад. Домик стоял на острове над водопадом, вода текла мимо, взбиваясь в пену на камнях. Высокие берега были затенены лиственными деревьями. Девушке захотелось посмотреть на реку снаружи. Набросив мантию, почищенную и благоухающую, она вышла из комнаты, спустилась по парадной лестнице в общий зал. Небольшой коридор заканчивался массивной деревянной дверью с кольцом. Девушка толкнула дверь.

Там тянулось серое, гнилое болото.

Она отпрянула и споткнулась о полы мантии. «И здесь то же самое!» – вырвался крик.

20.11.2005 г.